– Знаю, – ответила Эмма, берясь за ружье. – Я буду осторожна.

Когда она исчезла, Артур сунул руку в вазу цвета плоти и потрогал ее внутренние стенки. Вся верхняя часть его тела натянулась, как тетива лука.

Сначала все было как в тумане. В тошнотворной пелене, окутавшей ее, когда она стала просыпаться. Потом, очень быстро, нахлынули воспоминания об уколе в спину и о последних словах, которые произнесла Эмма до того, как Кэти погрузилась в забытье: «Я больше не позволю вам сделать ему больно».

Женщина попробовала подняться. Из-за головокружения она снова откинулась на матрас. Ей казалось, что она отвратительная, грязная и совершенно не похожая на ту сильную женщину, которой когда-то была. Губка. Она чувствовала себя как использованная губка, которую по окончании боя выбрасывают на ринг.

Только проснулась, а уже хочется заплакать.

Уничтожена.

Извне донесся звук голоса, от которого у Кэти застучало в висках. Она наконец смогла оторвать свое тело от постели. Держась за стену, она доковыляла до окна. От наркотика, все еще присутствующего в организме, пересохло во рту и мутило.

Солнечные лучи превратили снег в яркое зеркало. Ослепленная, Кэти зажмурила глаза, потом медленно их открыла. В зоне видимости показались два силуэта. Эмма и Клара. Ее дочка была тепло одета в толстую куртку, перчатки, шарф и шапочку с ушками. Она громко смеялась, а Эмма бросала снежки в ветки, отчего с них сыпались снежинки.

Ее ребенок, рядом с этой сумасшедшей.

Кэти забарабанила по стеклу, безнадежно выкрикивая имя дочки:

– Клара! Клара! Клара!

Девочка обернулась, улыбаясь, помахала ей и неуклюже побежала за Эммой.

К матери она повернулась спиной.

Словно узник в клетке, Кэти слушала, как Клара счастливо смеется. В эти секунды ее обуял не гнев, но страх, и в голове начали роиться жуткие картины. Мертвый Давид. Мертвая Аделина. Артур, победно держащий над своим лысым черепом окровавленные куски их тел. Похищенная малышка. И она, Кэти, умирающая среди елей.

Широко разинув пересохший рот и с трудом переставляя непослушные ноги, она кое-как дотащилась до двери, схватилась за ручку и умоляюще повисла на ней. Потом снова вернулась к окну, прижалась к нему и, несмотря на боль, начала колотить по стеклу, чуть руки не сломала, пока не осознала вдруг, что слышит голос мужа. Она пошла назад. К двери. Закричала из последних сил, протяжно, с надрывом:

– Дави-и-и-ид!

Ее муж, ее мужчина. Он был там. Жив. Жив!

– Я здесь, Кэти! Я здесь!

Давид барабанил в стену. Заперт! Заперт в соседней комнате! Она прорычала его имя пять, десять раз, потом ноги ее подкосились, и она упала в молитвенном жесте на колени. Голова у нее кружилась.

– Послушай меня! Кэти, послушай меня и успокойся! Я… я заперт в комнате Эммы! А ты?

– Я тоже! Она и меня заперла! Давид! Она…

– Подожди! Дай мне сказать! Ты должна выслушать то, что я тебе сейчас скажу! Хорошо?!

Его голос был сильным и властным. Он наверняка знает выход, сейчас он все объяснит. У него всегда есть выход. Он вытащит их отсюда. Конечно! Все уладится. Этот кошмар. Этот страшный сон. Боже…

– Она… она на улице с нашей дочкой! – закричала Кэти. – Что они с нами сделают? Им… им нужна Клара! Они отнимут ее у нас! Уедут и оставят нас здесь подыхать! Окна из оргстекла! Замки! Они все предусмотрели заранее! Давид! Мне страшно! Мне страшно!

– Клара здесь ни при чем, Кэти! Все дело в Эмме! Эмма – это Мисс Хайд! Это она не давала нам житья, она посылала нам письма! Это Эмма!

Кэти словно ледяной водой окатило. Окровавленная голубка, угрозы, ярость. Парижский ад, перенесенный в одинокое шале.

Не хватает воздуха. Снова видения. Аделина, сиплые хрипы, астма. Кэти сплюнула на пол.

Давид продолжал говорить, но она его больше не слышала.

В ушах гремел пульс, сердце выпрыгивало из груди. Из носа потекла кровь. Единственный раз у нее текла из носа кровь много лет назад, когда она провела свой последний бой, тогда ее одолевала злоба. Теперь же, стоя на коленях, она смотрела, как кровь окрашивает пальцы, но не реагировала.

На улице еще громче засмеялась Клара.

Мисс Хайд здесь. Капкан захлопнулся. Они попали в западню. Что дальше? Чего от них хотели?

– Кэти! Кэти! – надрывно звал ее Давид.

– Я… здесь…

– Ты знаешь, где Аделина?

– Нет…

– Мы выберемся отсюда, хорошо? Мы…

В коридоре послышался шум. Прямо за стенкой.

Тишина, потом снова голос Давида.

– Артур?

Опять тишина, затем стук в стену.

– Артур! Откройте! Откройте!

Кэти покачала головой, как в замедленной съемке. Она была в отчаянии.

Но какая-то сила оторвала ее от пола. Нет… нельзя, чтобы тебя добили! Как на ринге, когда судья начинает считать. Ее семья. Нужно спасти семью. Остальное не так важно. Что ей до их злобы, до их сумасшествия?! Важна только ее семья. Быть вместе, снова вместе.

Она заорала:

– Ребенка! Отдайте ребенка! Артур! Скажите что-нибудь! Скажите, что не причините нам вреда! Ни мужу, ни дочке! Давид! Давид!

Никакой реакции. Ни слова, ни звука. Только электрический звук инвалидного кресла. Буквально пару секунд, как будто Дофр хотел поиздеваться над ними. Кресло откатилось, но совсем недалеко, Артур по-прежнему был здесь, впитывал их слова, наполнялся жизнью от их страданий.

Кэти представила, как он улыбается. Широко улыбается, рот до ушей, лицо извращенца. Тогда она со всей силы обрушила кулак на дверь, так что у нее хрустнули кости и треснула кожа. Она кричала так, как не кричала никогда.

Превозмогая собственную слабость, Кэти осталась стоять на ногах. Она не хотела терять сознание.

Она будет сражаться за них. За их любовь.

Надо выстоять, чего бы это ни стоило. Держать удар…

Когда звук работающего мотора наконец затих, Давид повторил:

– Мы выберемся, дорогая… Выберемся…

Но в его голосе больше не чувствовалась уверенность.

Дневной свет постепенно залил всю заброшенную лачугу. Теперь при каждом выдохе Аделина видела, как у нее изо рта вырывается облачко пара.

Царил ледяной холод. Она лежала обессиленная, с напряженным лицом и обветренными губами. Она уже не чувствовала своих побелевших пальцев.

Нужно выбираться отсюда.

От одной мысли, что она проведет в этом вонючем месте еще один день, а потом еще ночь… пока не сдохнет от холода и жажды или пока ее не загрызут дикие звери… Она понятия не имела каким образом, но непременно должна была выбраться.